VELIMIR CHLEBNIKOV POEMS
translated by Boris Kokotov

I don’t know whether the Earth is spinning or not…

I don’t know whether the Earth is spinning or not,                           
It depends on whether the word fits the line.
I don’t know whether apes were my grandparents,
Because I don’t know what I want, sweet or sour.
But I do know that I want to seethe, I want the Sun
And the sinew of my hand to tremble together.
I want the ray of a star to kiss the ray of my eye,
As one deer kisses another (oh, their beautiful eyes!).
I want to believe there is something that remains
When a maiden’s braids are replaced with, say, time.
I want to find the factor that is common to myself,
To the Sun, to the sky, to the pearl dust.

Я не знаю, Земля кружится или нет…

Я не знаю, Земля кружится или нет,
Это зависит, уложится ли в строчку слово.
Я не знаю, были ли моими бабушкой и дедом
Обезьяны, так как я не знаю, хочется ли мне сладкого или кислого.
Но я знаю, что я хочу кипеть и хочу, чтобы солнце
И жилу моей руки соединила общая дрожь.
Но я хочу, чтобы луч звезды целовал луч моего глаза,
Как олень оленя (о, их прекрасные глаза!).
Но я хочу верить, что есть что-то, что остается,
Когда косу любимой девушки заменить, например, временем.
Я хочу вынести за скобки общего множителя, соединяющего меня,
Солнце, небо, жемчужную пыль.

1909

Numbers
I’m peering at you, oh, numbers,
And you emerge clothed in animals, in their skins,
Leaning calmly on uprooted oaks.
You bestow unity between the snake-like movement
Of the universe’s spine and the dance of a rocker.
You reveal centuries as teeth of a rapid laugh.
My eyes have opened, prophetically,
To learn what would be I when its numerator is one.


Числа

Я всматриваюсь в вас, о, числа,
И вы мне видитесь одетыми в звери, в их шкурах,
Рукой опирающимися на вырванные дубы.
Вы даруете единство между змееобразным движением
Хребта вселенной и пляской коромысла,
Вы позволяете понимать века, как быстрого хохота зубы.
Мои сейчас вещеобразно разверзлися зеницы
Узнать, что будет Я, когда делимое его — единица.

1912

Neither fragile Japanese shadows…

Neither fragile Japanese shadows
Nor mellifluous Indian daughters
Sound as sorrowful
As the last supper orations.
On the verge of death all that has happened
Repeats itself quickly but differently.
And that is the basis
For the dance of death and its achievement.

Ни хрупкие тени Японии…

Ни хрупкие тени Японии,
Ни вы, сладкозвучные Индии дщери,
Не могут звучать похороннее,
Чем речи последней вечери.
Пред смертью жизнь мелькает снова,
Но очень скоро и иначе.
И это правило — основа
Для пляски смерти и удачи.

1915

Oh Asia! You are my torment…

Oh Asia! You are my torment.
I fancy thunderclouds like  maiden’s brows,
And lengthy gatherings at night
Like the bloom of tender shoulders.
Where is the prophet of a new day?
Oh, If only Asia would cover my knees
With the hair of blue rivers,
And whisper her cryptic pleas, 
And softly weep for joy
Drying her eyes with the tip of her braid —
She loved! She suffered! —
The vague soul of the universe.
And my heart would respond
To the struggles of Mahavira, and Zoroaster,
And Shivaji. I would be a contemporary
To those fallen fighters,
Asking questions and giving answers.
And you would cover my feet with your hair
Like a pile of blond money,
Whispering “Oh, Master,
Shouldn’t we seek out
The ways to freedom
Today, together?”

О Азия! тобой себя я мучу…

О Азия! тобой себя я мучу.
Как девы брови, я постигаю тучу.
Как шею нежного здоровья.
Твои ночные вечеровья.
Где тот, кто день иной предрек?
О, если б волосами синих рек
Мне Азия покрыла бы колени
И дева прошептала таинственные пени,
И тихая, счастливая, рыдала,
Концом косы глаза суша.
Она любила! Она страдала!
Вселенной смутная душа.
И вновь прошли бы снова чувства,
И зазвенел бы в сердце бой:
И Мохавиры, и Заратустры,
И Саваджи, объятого борьбой.
Умерших их я был бы современник,
Творил ответы и вопросы.
А ты бы грудой светлых денег
Мне на ноги рассыпала бы косы.
«Учитель, — мне шепча, —
Не правда ли, сегодня
Мы будем сообща
Искать путей свободней?»

1921


The lonely actor

While Achmatova’s tears and songs
Were raining over Tsarskoe Selo,
I, unwinding the enchantress’ ball of thread,
Dragged myself through the wilderness
Where impossibility was dying,
A tired actor
Striding forward.
Meanwhile the curly head
Of the subterranean bull was chomping people
In the dark caves
Amid impudent threats.
So wandering under the lunar crescent’s spell
I was jumping canyons
And moved from one cliff to another
In the cloak of dreams,
Moved blindly
As winds of freedom  
Propelled me and hit me with heavy rain.
And then I chopped the bull’s head off from mighty shoulders
And put it against the wall.
A warrior of truth, I shook it and shouted to the world:
Look, here it is!
The curly head that crowds idolized!
And then, with horror,
I recognized — no one could see me:
Eyes should be sown first,
A sower of eyes must come

Одинокий лицедей

И пока над Царским Селом
Лилось пенье и слезы Ахматовой,
Я, моток волшебницы разматывая,
Как сонный труп, влачился по пустыне,
Где умирала невозможность,
Усталый лицедей,
Шагая напролом.
А между тем курчавое чело
Подземного быка в пещерах темных
Кроваво чавкало и кушало людей
В дыму угроз нескромных.
И волей месяца окутан,
Как в сонный плащ, вечерний странник
Во сне над пропастями прыгал
И шел с утеса на утес.
Слепой, я шел, пока
Меня свободы ветер двигал
И бил косым дождем.
И бычью голову я снял с могучих мяс и кости
И у стены поставил.
Как воин истины я ею потрясал над миром:
Смотрите, вот она!
Вот то курчавое чело, которому пылали раньше толпы!
И с ужасом
Я понял, что я никем не видим,
Что нужно сеять очи,
Что должен сеятель очей идти!

1921 – 1922

If I turn humankind into a clock…

If I turn humankind into a clock
And show how the century hand moves
Wouldn’t war disappear from our age
Like an obsolete letter from the alphabet?
Our kind got itself piles
From the springy chairs of war,
But I tell you what I learned about the future
Through my preterhuman dreams.
I know you are faithful wolves,
To your five shots I respond with a handshake.
Still, don’t you hear the rustle of Fate’s needle —
That wonderful seamstress?
I will flood existing government formations
With the deluge of my powerful thought,
I will reveal fabulous  Kitezh
To acolytes of the old fatuity.
When the gang of globe’s chairmen
Is offered to the hungry like a moldy bread crust,
Every existing government’s nut
Will become obedient to our wrench.
And when a bearded girl
Throws the promised stone
You’ll say: “This is exactly what
We were awaiting for centuries.”
Ticking clock of humanity,
Turn my thought into your moving hand!
Some will grow as governments fail, others — through the book.
Let the Earth be domineerless.
Chairglobegreatest!
This song must be like a dodder:
I tell you, the universe is the strike of a match
On the face of numbers,
And my thought is the master key
For a door behind which — a suicide…

Если я обращу человечество в часы…

Если я обращу человечество в часы
И покажу, как стрелка столетия движется,
Неужели из нашей времен полосы
Не вылетит война, как ненужная ижица?
Там, где род людей себе нажил почечуй,
Сидя тысячелетьями в креслах пружинной войны,
Я вам расскажу, что я из будущего чую
Мои зачеловеческие сны.
Я знаю, что вы — правоверные волки,
Пятеркой ваших выстрелов пожимаю свои,
Но неужели вы не слышите шорох судьбы иголки,
Этой чудесной швеи?
Я затоплю моей силой, мысли потопом
Постройки существующих правительств,
Сказочно выросший Китеж
Открою глупости старой холопам.
И, когда председателей земного шара шайка
Будет брошена страшному голоду зеленою коркой,
Каждого правительства существующего гайка
Будет послушна нашей отвертке.
И, когда девушка с бородой
Бросит обещанный камень,
Вы скажете: “Это то,
Что мы ждали веками”.
Часы человечества, тикая,
Стрелкой моей мысли двигайте!
Пусть эти вырастут самоубийством правительств и книгой — те.
Будет земля бесповеликая!
Предземшарвеликая!
Будь ей песнь повеликою:
Я расскажу, что вселенная — с копотью спичка
На лице счета.
И моя мысль — точно отмычка
Для двери, за ней застрелившийся кто-то…

1922

About the Author:

Hlebnikov

Velimir Khlebnikov (1885-1922) — one of the great Russian poets of the 20-th century. His work was translated nearly into all European languages and many others. Perhaps the most comprehensive translation to English is The  Selected Poems / Ed. R. Vroon, trans. P. Schmidt. – Harvard UP: Cambridge, 1997. Still, as you know, there is always a room for another try. Khlebnikov was called sometimes the poet for poets, meaning that his poetry isn’t quite accessible for a common reader. To remedy that some translations are a bit more explanatory than the original text. My approach is different: I attempted to present his poems “as is”, with their exotic semantics and twisted logic. It’s up to critics, of course, to decide whether this attempt was successful.

About the translator:

Boris

Boris Kokotov was born in Moscow, Russia. Currently he lives in Baltimore. He writes poems and short stories in both Russian and English languages. His translations from German Romantics were published in the anthology “Vek Perevoda” (The Century of Translation) in Moscow. His translation of Louise Glück’s “The Wild Iris” was nominated for the best translation of the year 2012 in Russia.